В родном околотке, именуемом в городе «семнадцатым кварталом», все — от ребятишек до старушек — звали ее просто Дуська. И Дуська на это не обижалась вовсе, хотя уже пятый десяток разменяла. Ее знали на квартале все — и собаки, и дворники, и торгующие у рынка бабки. Каждый ее день начинался одинаково: ранним утром с большим старым рюкзаком Дуська обходила дома, ища в подъездах, в помойках и просто на улице пустые бутылки. Местные бабки, которые знали Дуську с детства, с сожалением и печалью покачивали вслед головами: «А ведь какая была красавица, даже не верится…».
Евдокии не исполнилось и восемнадцати, когда многочисленные ухажеры стали звать замуж. Мать причитала: «И зачем только тебя такой красивой родила, ой, сгубит тебя твоя краса, и мужики тебя сгубят…». А Дуська только смеялась, любуясь своим отражением в зеркале: «Да разве, мама, красота может сгубить? Вот увидишь, я буду не только красивой, но и счастливой…»
В девятнадцать лет Евдокия вышла замуж за Николая, он ухаживал за ней еще в школе. Когда подруги спрашивали Дусю, любит ли она своего супруга, та только удивлялась: «А зачем мне любить? Пусть он меня любит!» Николай действительно любил свою раскрасавицу жену, пылинки с нее сдувал, одевал, как куклу, с каждой получки — шикарную обнову. А Дуська — что замужем, что нет — по-прежнему бегала с подружками на танцы, заводила новые знакомства, кружила парням головы. Мать Дуси говорила зятю: «Ты уж, Николай, с ней построже будь, совсем тебе на шею села — ни учиться, ни работать не хочет. Стыд-то какой — замужняя, а на танцы, как девка, бегает. Ты же ей муж — приструнил бы немного». Но Николай боялся обидеть молодую жену — вдруг уйдет, ведь характер у нее еще тот…
Вскоре Николай успокоился, Дуся ждала ребенка, а с появлением сына ее вообще словно подменили. Она ни на шаг не отходила от сына, даже к мужу ревновала — не разрешала подолгу держать на руках. Так незаметно пролетело пять лет. Николай души не чаял в супруге, Дуся — в сынишке. Евдокия еще больше расцвела и, приходя с сыном в гости к своей постаревшей, совсем больной матери, часто повторяла: «Вот видишь, мамочка, я же говорила, что буду самой счастливой…». Мать же, лежа на кровати и любуясь пухленьким внуком, приговаривала: «Дай-то бог, дай-то…».
Счастье и горе частенько ходят рядышком. Не прошло и года, как похоронила Дуся мать — ни родных братьев, ни сестер у Евдокии и не было. Но самое страшное случилось через год. Только сынишка пошел в первый класс, не успел отучиться и двух месяцев, как сильно заболел, простудился. Диагноз врачей был серьезным — двухстороннее воспаление легких. Пролежала Евдокия в больнице с сыном почти месяц, но, как ни старались врачи, как ни молилась по ночам Дуся, как ни крутился Николай, находя и переплачивая большие деньги за дефицитные лекарства, семилетнего сынишку спасти не удалось…
Всегда тяжело, когда уходит из жизни близкий человек. Но ничем не описать горе и боль родителей, когда умирает ребенок. Близкие, друзья и соседи боялись смотреть в глаза Николаю и Евдокии — настолько они были высушены горем, пусты и безразличны. Лишь иногда, между собой, старые соседки рассуждали: «Бог даст, родят еще детей, ведь молоды совсем».
Но бог не дал им больше ни детей, ни счастья. Николай стал попивать, сначала приходил пьяным с работы, затем стал и дома пить в открытую. Дуся не говорила ему ни слова, она вообще после потери сына стала как глухонемая — не говорит и не отвечает. Коля и жену звал к столу: «Выпей, Дуся, легче будет…». И Дуся тоже постепенно стала привыкать к водке, действительно, выпьет — вроде немного, но полегче.
Через год Дуся устроилась на хлебозавод, Коля
много денег пропивал и на жизнь стало не хватать. Евдокия иногда просилась в две смены — лишь бы подольше не видеть свой дом, где все напоминало о сыне, а заодно и пьяного супруга.
Но, как ни странно, Дуся заметила, что Коля стал меньше пить, и настроение потихоньку к нему стало возвращаться. «Нужно, нужно попробовать еще родить», — частенько размышляла про себя Евдокия. Так пролетело три года, а беременность не наступала. «Пустая ты», — все чаще стал корить Николай жену, а в один из зимних вечеров, придя с работы, Евдокия обнаружила на столе записку: «Ухожу к другой женщине — она ждет от меня ребенка. Прости».
И Евдокия снова запила. Работу бросила, за два года пропила почти все вещи, что с Николаем заработали за десять лет совместной жизни, и быстро стала угасать ее когда-то многим завидная красота.
Мужчин, а точнее, сожителей, у нее за это время было много, все они были похожи друг на друга — безработные, большие любители выпить да поскандалить. Больше двух—трех месяцев они у Дуси не задерживались — сама их выгоняла. Про бывшего своего мужа, Николая, однажды услышала от знакомой, что живет хорошо, дочь растит, машину купили, жену, как куклу, одевает. Иногда вечерами, сидя в пустой квартире, на пару с бутылкой водки, Евдокия вслух размышляла: «А может меня бог наказал за то, что не по любви замуж выходила, и почему именно мне не дано было любовь настоящую найти?»
Вот так незаметно, в полном одиночестве, прошла большая часть жизни Евдокии. И сейчас постаревшая и уставшая Дуська собирает по утрам бутылки, чтобы купить на них водку, хлеба и… немного карамелек, штук восемь — десять. Зачем конфеты? Дуська угощает конфетами местных ребятишек. Один раз, проходя мимо, я увидела, как сует она их мальчику лет семи — восьми: «Кушай, сыночек, и не болей». Мальчишка, видимо, не знавший Дуську, брезгливо отворачивается: «Я не ем из помойки». А Дуська, глядя с тоской вслед убегающему пацану, тихонько шепчет: «Не из помойки это, сынок, я бутылки сдала, мне-то они ни к чему…».
Невыдуманная история
В родном околотке, именуемом в городе «семнадцатым кварталом», все — от ребятишек до старушек — звали ее просто Дуська. И Дуська на это не обижалась вовсе, хотя уже пятый десяток разменяла. Ее знали на квартале все — и собаки, и дворники, и торгующие у рынка бабки. Каждый ее день начинался одинаково: ранним утром с большим старым рюкзаком Дуська обходила дома, ища в подъездах, в помойках и просто на улице пустые бутылки. Местные бабки, которые знали Дуську с детства, с сожалением и печалью покачивали вслед головами: «А ведь какая была красавица, даже не верится…».
Евдокии не исполнилось и восемнадцати, когда многочисленные ухажеры стали звать замуж. Мать причитала: «И зачем только тебя такой красивой родила, ой, сгубит тебя твоя краса, и мужики тебя сгубят…». А Дуська только смеялась, любуясь своим отражением в зеркале: «Да разве, мама, красота может сгубить? Вот увидишь, я буду не только красивой, но и счастливой…»
В девятнадцать лет Евдокия вышла замуж за Николая, он ухаживал за ней еще в школе. Когда подруги спрашивали Дусю, любит ли она своего супруга, та только удивлялась: «А зачем мне любить? Пусть он меня любит!» Николай действительно любил свою раскрасавицу жену, пылинки с нее сдувал, одевал, как куклу, с каждой получки — шикарную обнову. А Дуська — что замужем, что нет — по-прежнему бегала с подружками на танцы, заводила новые знакомства, кружила парням головы. Мать Дуси говорила зятю: «Ты уж, Николай, с ней построже будь, совсем тебе на шею села — ни учиться, ни работать не хочет. Стыд-то какой — замужняя, а на танцы, как девка, бегает. Ты же ей муж — приструнил бы немного». Но Николай боялся обидеть молодую жену — вдруг уйдет, ведь характер у нее еще тот…
Вскоре Николай успокоился, Дуся ждала ребенка, а с появлением сына ее вообще словно подменили. Она ни на шаг не отходила от сына, даже к мужу ревновала — не разрешала подолгу держать на руках. Так незаметно пролетело пять лет. Николай души не чаял в супруге, Дуся — в сынишке. Евдокия еще больше расцвела и, приходя с сыном в гости к своей постаревшей, совсем больной матери, часто повторяла: «Вот видишь, мамочка, я же говорила, что буду самой счастливой…». Мать же, лежа на кровати и любуясь пухленьким внуком, приговаривала: «Дай-то бог, дай-то…».
Счастье и горе частенько ходят рядышком. Не прошло и года, как похоронила Дуся мать — ни родных братьев, ни сестер у Евдокии и не было. Но самое страшное случилось через год. Только сынишка пошел в первый класс, не успел отучиться и двух месяцев, как сильно заболел, простудился. Диагноз врачей был серьезным — двухстороннее воспаление легких. Пролежала Евдокия в больнице с сыном почти месяц, но, как ни старались врачи, как ни молилась по ночам Дуся, как ни крутился Николай, находя и переплачивая большие деньги за дефицитные лекарства, семилетнего сынишку спасти не удалось…
Всегда тяжело, когда уходит из жизни близкий человек. Но ничем не описать горе и боль родителей, когда умирает ребенок. Близкие, друзья и соседи боялись смотреть в глаза Николаю и Евдокии — настолько они были высушены горем, пусты и безразличны. Лишь иногда, между собой, старые соседки рассуждали: «Бог даст, родят еще детей, ведь молоды совсем».
Но бог не дал им больше ни детей, ни счастья. Николай стал попивать, сначала приходил пьяным с работы, затем стал и дома пить в открытую. Дуся не говорила ему ни слова, она вообще после потери сына стала как глухонемая — не говорит и не отвечает. Коля и жену звал к столу: «Выпей, Дуся, легче будет…». И Дуся тоже постепенно стала привыкать к водке, действительно, выпьет — вроде немного, но полегче.
Через год Дуся устроилась на хлебозавод, Коля
много денег пропивал и на жизнь стало не хватать. Евдокия иногда просилась в две смены — лишь бы подольше не видеть свой дом, где все напоминало о сыне, а заодно и пьяного супруга.Но, как ни странно, Дуся заметила, что Коля стал меньше пить, и настроение потихоньку к нему стало возвращаться. «Нужно, нужно попробовать еще родить», — частенько размышляла про себя Евдокия. Так пролетело три года, а беременность не наступала. «Пустая ты», — все чаще стал корить Николай жену, а в один из зимних вечеров, придя с работы, Евдокия обнаружила на столе записку: «Ухожу к другой женщине — она ждет от меня ребенка. Прости».
И Евдокия снова запила. Работу бросила, за два года пропила почти все вещи, что с Николаем заработали за десять лет совместной жизни, и быстро стала угасать ее когда-то многим завидная красота.
Мужчин, а точнее, сожителей, у нее за это время было много, все они были похожи друг на друга — безработные, большие любители выпить да поскандалить. Больше двух—трех месяцев они у Дуси не задерживались — сама их выгоняла. Про бывшего своего мужа, Николая, однажды услышала от знакомой, что живет хорошо, дочь растит, машину купили, жену, как куклу, одевает. Иногда вечерами, сидя в пустой квартире, на пару с бутылкой водки, Евдокия вслух размышляла: «А может меня бог наказал за то, что не по любви замуж выходила, и почему именно мне не дано было любовь настоящую найти?»
Вот так незаметно, в полном одиночестве, прошла большая часть жизни Евдокии. И сейчас постаревшая и уставшая Дуська собирает по утрам бутылки, чтобы купить на них водку, хлеба и… немного карамелек, штук восемь — десять. Зачем конфеты? Дуська угощает конфетами местных ребятишек. Один раз, проходя мимо, я увидела, как сует она их мальчику лет семи — восьми: «Кушай, сыночек, и не болей». Мальчишка, видимо, не знавший Дуську, брезгливо отворачивается: «Я не ем из помойки». А Дуська, глядя с тоской вслед убегающему пацану, тихонько шепчет: «Не из помойки это, сынок, я бутылки сдала, мне-то они ни к чему…».
Ирина ПАРНИКОВА