Афанасий Романов

Для горожанина далеко не праздный вопрос, когда по графику ему назначат отпуск. Мы, коренные якутяне, обычно берем отпуск зимой, весной или осенью. Если совпадет с сезоном охоты, это для нас, мужчин, совсем даже неплохо. В один год отпуск мне выпал на май в продолжение длинных майских выходных. Я бы с удовольствием занялся на даче кое-какими постройками, но по настоянию жены, считавшей, что мне следует подправить здоровье и где-то нашедшей путевку, у меня наметился отдых в профилактории.
Не избалованный отдыхом в дальних краях, я был доволен замечательным профилакторием. Правда, свободного времени, считай, что не оставалось, однако я ведь понимал, что все проводилось ради моего оздоровления. В один прекрасный день нас в комнате стало двое. Ко мне подселили пожилого человека, вся грудь которого была в орденах и медалях. Однако поговаривали о нем, как о человеке неуживчивом. В предыдущей комнате соседом ему был тоже ветеран войны, но отчего-то они не нашли общего языка. Я невольно опасался, что если действительно так, то и мне может достаться, пойдут всякие слухи, что это я не поладил с таким уважаемым человеком. Вместе с тем заметил, что он очень разговорчив и общителен, бывает порой резок из-за своего открытого характера.
– Не слушай, что люди говорят. С этим стариком мы давно не ладим. Он является участником войны с Японией, а бахвалится так, будто воевал больше нас. Будучи членом совета ветеранов, посещает все совещания с начальством. Даже детей своих обеспечил квартирами. А наши люди ведут себя тихо, стоят в очереди, и неизвестно, получат ли они квартиры?.. – Так началось наше знакомство. Я молча слушаю его. – Иди сюда, почаевничаем! Как принято у якутов, познакомимся, есть у меня и угощение от детей. Ты сам откуда, кто твои родные? Где работаешь? – тут же начал задавать мне свои вопросы.
Он, как я понял по содержанию его рассказа о себе, проработал всю жизнь в аппарате руководящих органов. Я сразу стал для него правой рукой. Утром к завтраку готовлю ему чай, занимаю очередь на его процедуры. Едим в столовой за одним столом, живем в одной комнате. Выходим вместе гулять за пределы профилактория, говорим на разные темы. Играем в карты. Играем в шахматы. Старик относился ко мне как к своему сыну. Уже через несколько дней у нас установились доверительные отношения. Прожившему долгую жизнь, ему есть о чем поведать. Да и я подначиваю его. Темы его рассказов были самые разные. Мне больше всего нравилось слушать о том, как он воевал с немцами в Великую отечественную.
– Когда собирались на войну, совсем дураками были, оказывается, боялись одного: пока мы из Якутии доберемся до мест боевых действий, наша Красная Армия разобьет немцев и нам не придется воевать. Поэтому в 1941 году, в самом начале войны, мы, человек двадцать односельчан, сами вызвались на фронт. Из тех вместе выехавших друзей вернулся с войны я один. Весь ужас войны, ее настоящее лицо мы узнали, только приблизившись к западному фронту. А до тех пор ехали в приподнятом настроении, с песнями. Никто не думал о смерти, гибели. Да у всех тогда были, наверно, мысли о скорой, через несколько дней, победе над Германией, объявившей войну.
Проехав по железной дороге больше десяти дней, добрались до какой-то железнодорожной станции около Москвы. Там всех прибывших из Сибири построили в три ряда и без многих разговоров люди в военной форме приказали: «Первый ряд, направо! Второй ряд, налево! Вперед шагом марш! Третий ряд, оставайтесь на месте!» – Тогда мы, якутяне, сразу не сообразив, оказались в разных рядах, и потому на той станции навсегда расстались друг с другом. Наш ряд, отойдя от общего места сбора, снова построили в шеренгу, вновь подошли люди в военной форме. И когда один из них сказал: «Кто умеет обращаться с лошадьми,

вышли вперед!» – мы, оставшиеся трое якутов, шагнули вперед. Таким образом, как оказалось, мы стали бойцами конного войска генерала Доватора. Прибыв в часть, услышали от своих будущих однополчан: «Калмыки пришли, дикая дивизия!» Пришлось много чего стерпеть от незнания русского языка. Нам казалось тогда, что про нас говорят обидное. Слышна одна матерщина. При этом, в основном, выражались о том, что ниже пояса, вот мы и обижались, когда нас туда посылали, а рассердившись, начинали драться. Уже потом я понял, что это было их привычное общение между собой. Прошло немного времени. Под Москвой нас перекинули по направлению к Новгороду. Свое первое боевое крещение я получил там в местности колхоза «Красный путь». Кто мог дать такой приказ, но мы, конные бойцы с саблями наголо, поскакали навстречу немецким танкам. Немцы расстреляли нас из танков пулеметами. Погибло очень много бойцов. В том числе прибывшие со мной мои земляки. А я, когда попали в моего коня, свалился с него, повредив лицо и ребра, сломав руку, и с поля боя был вытащен санитарами, затем переправлен в госпиталь. Лечился там три-четыре месяца.
К тому времени корпус Доватора был расформирован в связи с большими потерями. Так что затем я попал в пехоту. С тех пор на войне ни одного якута я не встретил.
Война – это тяжелая работа. Оставался жив тот, кто много трудился. Для собственной защиты, даже во время коротких перерывов, я рыл глубокий окоп. Это в нескольких случаях спасло меня от неминуемой гибели. Парни ленились, рыли окопы только для лежки, выложив землю горкой перед окопом. Такой окоп не спасал от бомбежек из самолетов и от разрыва снарядов. Поэтому многие получали ранения или погибали. Как оказалось, якут был готов стать солдатом войны. В том числе своей смекалкой и умением находить себе пропитание. В зависимости от местности и времени года я охотился на уток, на кроликов, иногда даже на кабана и косулю, а попав в степные просторы, охотился на таких же евражек, какие водятся у нас. Когда приносил добычу и, приготовив, давал своим ребятам, они буквально накидывались на нее. Так что я имел большой авторитет. Мясо вороны, кстати, очень вкусное, – показывает он во время рассказа на пролетающую ворону.
– Каких только случаев не происходило на войне. Войну я завершал в Чехословакии в городе Праге. Прошло уже несколько дней после объявленного Дня победы. Однако в Праге немцы не сдавались и продолжали воевать. После победы никто не хотел умирать, поэтому если шла стрельба из какого-нибудь дома, никто с нашей стороны не шел в атаку. Тогда доставляли артиллерию и расстреливали дом, полностью его разрушая. Много домов и зданий было уничтожено. И вот однажды в те дни нашу боевую роту загружают на машину и привозят в одну из окраин города, дают приказ «очистить этот квартал от немцев, в связи с чем обойти все квартиры!» Оказалось, что откуда-то стреляли в наших генералов, когда они проходили здесь. Мне вместе с одним молодым бойцом из донских казаков было поручено обойти все квартиры одного пятиэтажного дома. Видать, сражение прошло недавно, квартиры пусты, никаких жильцов не видать. Довольно быстро добрались до пятого этажа. Перед последней квартирой напарник мой сказал: «Я тут малость покурю, ты пока зайди, глянь, что там». Обойдя все комнаты квартиры, я заглянул в последнюю комнату, а там стоит один немец, меняет военную форму на обычную одежду. Оба, страшно удивившись, застыли как в ступоре. Стоим, глядя друг на друга. Немец ростом намного выше меня. Вначале от неожиданности я не мог двинуться. На самом деле, времена тогда настали другие, вооружен я был хорошо. Стал дергать за ремень автомат, который успел перекинуть за спину, решив, что никого здесь нет, а он зацепился, видать, за что-то, не идет. Трофейный пистолет, доставшийся у убитого немецкого офицера, тоже был засунут в задний карман, но как только я начал его оттуда вытаскивать, немец, что-то сказав на своем языке, прыгнул в мою сторону и схватил своими длиннющими руками меня за горло. Силой он явно превосходил меня. Потащив к окну, завалил на подоконник, готовясь скинуть с пятого этажа. Завязалась ожесточенная схватка. Я уже задыхался, глаза готовы были выскочить из орбит. Не мог даже толком разглядеть своего мучителя, все расплылось, как в тумане. Но вот в какой-то момент я, словно очнувшись, увидел впритык к своему лицу широкое лицо немца, челка его даже сползла на мое лицо… Потом вдруг раздался страшный, душераздирающий крик. Тут же руки на моем горле расцепились, я сразу отпрыгнул в сторону и, наконец, вытащил свой пистолет. Пригляделся, а немец сидит на полу, обеими руками закрыв руками лицо. С обеих сторон его рук хлещет фонтаном кровь. Между тем, наверняка услышав крик немца, примчался мой напарник и, ударив немца по голове прикладом автомата, оглушил его. «Что случилось? Как ты?» – спрашивает он меня. «Чуть не выкинул меня за окно… Погоди, дай очухаться», – отвечаю я. Затем, более-менее успокоившись, мы внимательно пригляделись к немцу и обнаружили полное отсутствие носа, судя по всему, я откусил ему нос целиком. Довольно долго мы искали нос немца, исследовали тщательно всю комнату, но ничего не обнаружили. Напарник мой стал смеяться надо мной: «Кажется, ты откусил и проглотил его нос. И какой он был на вкус?» Немцу мы перевязали лицо, используя его же одежду, затем доставили в эвакуационный пункт. Весь день однополчане шутили надо мной, рассказывали об этом случае всем, в том числе пленным немцам. «Это дикий человек. Он из Сибири. Там очень холодно, ничего не растет, еды совсем мало, не хватает. Сильно проголодавшись, они перегрызают и отрезают друг другу носы и уши, затем варят из них суп. Посмотрите, как он перегрыз этому», – говорят они и указывают на того несчастного немца, убеждая, как это произошло. Тогда люди, как бы поверив, отходят от меня в сторонку. А я ведь до сих пор не пойму, неужели я действительно проглотил нос того немца? Ничего не помню, схватка-то была не на жизнь, а на смерть. С тех пор стал популярен как «боец, съевший у немца нос», – завершил старик в тот день свой рассказ.
Когда наступил День Победы, старик мой, обычно рано просыпавшийся по утрам, спал крепко, даже не шевелясь, лежал в том же положении, как заснул накануне. Я, по своему заведенному порядку поднявшись утром рано, вышел на улицу, побегал-походил, поразмялся. Поднявшись над деревьями, солнце светит ярко. На небе местами виднеются белые облачка. Дождя явно не будет. Настал по-летнему теплый, чудесный день. Я собрал упавшие на землю сосновые шишки и положил их в карман, затем сорвал первые, пробившиеся через мерзлую землю подснежники, и вернулся в комнату. Чтобы обрадовать старика, выложил на его столе из шишек приветствие «С Днем Победы!» В стеклянную банку с водой опустил подснежники и тоже поставил ему на стол. Старик все еще не проснулся, крепко спит. К девяти часам должен приехать за ним его сын. Он должен принять участие в параде ветеранов на площади Победы. Но об этом говорил вчера как-то безрадостно. «Слишком длинные речи говорят. Суставы ног не выдерживают. Да и всем нам, ветеранам, долго стоять тяжело. Да с этим не считаются», – печалился он.
«Ну, ладно, пусть еще поспит» решил я и сходил на завтрак один. Его завтрак принес с собой в комнату.
– Сынок, спасибо тебе за то, что устроил мне радость, – такими словами встретил меня старик. – Ты как-то со всеми находишь общий язык. С этой девушкой-фельдшером поговори, пожалуйста, чтобы сегодняшний укол сделали мне сейчас, – попросил он.
Я сходил к девушке, дежурному фельдшеру, с его просьбой, и она вскоре подошла, поставила ему укол. Старик был безмерно рад. Затем поговорил по телефону с сыном и, в ожидании его, стал облачаться в свой костюм для торжественных случаев. Я помог ему надеть тот самый, увешанный орденами и медалями пиджак, который весил, по-моему, несколько килограммов. Пожилым людям в таких тяжелых пиджаках действительно, как он говорил, очень тягостно стоять по два-три часа, да еще на солнцепеке. Когда сын приехал, помог старику выйти и сесть в машину. День этот прошел для меня как обычно. Я уже собирался заснуть, когда старик вернулся в комнату. Видно, что устал. По нему не скажешь, что он побывал на параде, посвященном Дню Победы, – нет ни радостного настроения, ни особого воодушевления. Войдя, стал делиться своим огорчением:
– С тех пор, как жена покинула этот мир, я чувствую, как все более растет непонимание с детьми. Вот нынче я побывал в своем доме, но вернулся, не заночевав там, чтобы отметить сегодняшний День Победы с тобой. Знаешь, я весь извелся, на закате лет анализируя свою прожитую жизнь. Устроил бы ее по-другому, доведись со своим сегодняшним разумом родиться еще раз, – высказав наболевшее, старик подозвал меня к себе. – Подойди, сядь сюда. Есть у меня угощение от тойонов, – приглашая, он вытащил из сумки бутылки коньяка и водки, поставил на стол закуски, принесенные из дома. – Отметим этот день. – Когда я подошел к столу, протянул мне рюмку с коньяком. – Поднимем за павших на поле боя, за моих друзей, положивших свои жизни, отдавших свои светлые души ради нашей счастливой жизни, светлой памяти их, – сказал он и долго простоял молча, наверняка вспоминая своих друзей и товарищей, однополчан.
Так, сидя вдвоем, разговаривая о том о сем, мы отметили День Победы. Затем старик перевел разговор на причину своего огорчения, с которым он вернулся из дома, стал открыто делиться своими раздумьями.
– Я понял, что человек по жизни может быть большим эгоистом. Например, как помню, я считал себя центром всего мира и не задумывался о другой стороне жизни. Вот ты воспринимаешь меня как руководителя, работавшего на высоких должностях, ветерана войны, человека, сделавшего много для своей республики, родного народа, и это все правда. Порукой тому являются и эти награды. У меня двое детей, дочь и сын. Я работал во многих организациях, да и в руководстве партии работал, но сегодня никто не поздравил меня, пожав руку, как ты. За все это я виню себя. Будучи тойоном, руководителем, никого к себе не приближал. Утверждая, что выполняю решения партии, что главное – интересы народа, я гнобил своих работников и коллег, требовал и приказывал, подчиненные мои являлись для меня лишь чем-то, вроде топора и лопаты. Работал, не считаясь с собственным временем, не оказывая внимания воспитанию своих детей, в результате дочь с сыном выросли эгоистами похлеще меня. Они видят в человеке не человека, а мешок с деньгами. Главное для них – деньги. Кроме этого «откуда мне побольше денег достать?» нет других понятий. Все молодое поколение, считай, становится таким. Даже могут обманом присвоить себе деньги родственников, и чем больше людей они обведут вокруг пальца, тем более молодежь будет считать их «крутыми», а обманутых признавать «лохами». Посчитают, что «виноват сам, дурак!» И куда мы дойдем с таким сознанием… Так что в настоящее время я живу светлыми чаяниями своих погибших друзей. В таком преклонном возрасте в День великой Победы я оказался в своем доме в одиночестве. Ни сын, ни дочь не заглянули, хотя бы не позвонили. Сын утром в большой спешке отвез меня домой. Наверно посчитал, что все, зависящее от него, сделал. Только сейчас я понял, какую большую ошибку совершил в жизни. Как видишь, я оказался один как перст и отмечаю этот день вместе с тобой.
Вспоминаю своих однополчан. Насколько мы были объединены единой идеей, единым сознанием! Все для победы, все для фронта! Люди разных национальностей были как один человек, так были сплочены. Сталин действительно великий человек. Это он сделал страну страной, поднял ее экономику. Объединил все народы одной идеей. Создал великое государство. Вот его мы и разрушили. Разъехались окончательно. Перестали понимать друг друга, ведь даже немногочисленные якуты не можем найти общего языка. По районам делимся. Не признаем, что нас совсем немного. Да что там говорить, если даже в семьях родные люди не имеем согласия. Мы, живые фронтовики, предали идеи погибших на войне наших товарищей. Скажу тебе, сынок, прямо, – так мой старик в своем вступительном слове выложил без утайки все то, что его мучило. Я слушал молча, не прерывая его, боясь обидеть неосторожным словом. То, что проживший долгую жизнь человек сам оценивает себя, наверняка стало итогом многих его размышлений и никто со стороны не сможет на него повлиять. Людям старшего поколения, должно быть, невыразимо тяжело видеть воочию, как разбиваются светлые идеи всей их жизни. Думаю я так про себя. А старик продолжал делиться со мной своими откровениями.
– Как оглянусь назад на свою прожитую жизнь, по большому счету, я очень виноват перед своим народом. Хоть человек и не может предвидеть свое будущее, он может, прожив жизнь, придерживаясь ее законов, сам себе дать оценку, – в этом и состоит неопровержимая истина. Таким образом, оценивая себя, могу сказать, что всегда –и на войне, и в мирной жизни – находился в самой гуще событий, работал, не покладая рук. Женившись на украинке, обзавелся семьей, родив сына и дочь, мы прожили счастливо долгие годы. В этом плане нет огорчений. Однако сын мой, как и я, взял в жены русскую девушку. Поэтому внук воспитан по-русски, не понимает по-якутски ни слова. Дочь тоже связала свою судьбу с человеком другой национальности. Так что в течение жизни одного поколения продолжением моего рода оказались не якуты. Для человека, который с гордостью говорит «я – якут!», это – тяжелая ноша. Да, действительно, сам я до сего дня прожил неплохо по сравнению с другими людьми, работал на больших должностях, дом всегда – полная чаша. Но вместе с тем, оказывается, не выполнил, ушел в сторону от основной цели предназначения жизни на этой земле – приумножения численности своего народа. Как человек, стоящий одной ногой у могилы, собираюсь уходить в мир иной не с чувством ликования, а с чувством проигрыша. Сколько бы мы ни били себя в грудь, жизнь сама вынуждает к чему-то, заставляет двигаться, управляет тобой, доводя до всевозможных ситуаций.
Не будь войны, кто меня, аласного паренька-сироту, провез бы или каким-то образом заставил пройти по всей Европе? Я не знал тогда ни одного русского слова. Первое время, когда мои однополчане что-нибудь говорили, я на все бодро отвечал «нет», хотя сам не понимал, о чем шла речь, потом посчитав, что слишком часто повторяю «нет», стал щедро использовать слово «да». Даже собаку можно заставить лаять так, как научит его человек. Я, конечно, научился, через несколько месяцев стал говорить на русском как мои русские братья, наполовину с матерщиной, свободно общался и без проблем выяснял все свои проблемы. Я – счастливый человек, пройдя четыре огненных военных года солдатом, вернулся домой, ни разу не получив тяжелого ранения, мои якутские друзья, с которыми довелось вместе повоевать, погибли, сколько других погибло, трудно посчитать… Со временем я стал для солдат неким оберегом. Перед атакой они стали держаться меня. Солдатское радио-то исправно работало. После каждого наступления командиры, да и солдаты тоже, восклицали: «Этот якут снова жив!» Порой, сидя между боями в укрытии, просили, бывало: «А ну, якут, спой свою песню!» Оставшись в детстве сиротой, ради пропитания я ходил в помощниках у шамана. Вместе с тем, когда, войдя в транс, начинал увлеченно напевать по-шамански, меня останавливали: «Что-то слишком тревожно и печально звучит, словно пророчит что-то». Сегодня в пожилом возрасте вспоминая об этом, думаю, что так оно и было наверно. Однажды, когда укрепившись, находились в обороне, вызвал меня командир взвода. Вошел я в землянку, а там находятся несколько офицеров. Взводный спрашивает у меня: «Ты шаман? Я у тебя уже шестой взводный, с начала войны ты только один во взводе остался в живых! Какими хитростями пользуешься?» На что ему я ответил так: «Нет никаких хитростей. Просто я действую, соображая по-якутски. Когда надо обороняться, рою окоп непременно выше человеческого роста. А еще я обязательно готовлю другой окоп, чтобы можно было укрыться при налетах вражеских самолетов и обстрелах артиллерии. Его рою не так, как сказано в уставе, на заднем, втором рубеже, а наоборот, спереди, со стороны наступления немцев. Потому что немцы сначала бьют артиллерией и авиацией по основному рубежу, разнеся ее бомбежкой, переходят затем ко второму рубежу. А я в это время перебегаю в окоп, подготовленный спереди. При атаке, во-первых, выжидаю и определяю, где находятся их пулеметы и минометы, во-вторых, смотрю на рельеф местности. В итоге решаю, в каком направлении мне наступать. И никогда не бегу в ту сторону, где расположены их пулеметы и минометы, а других хитростей у меня нет».
Среди тех офицеров присутствовал, как оказалось, командир артиллерийской батареи нашего полка. После той встречи он взял меня в свою батарею корректировщиком-наводчиком. Дело очень даже непростое. Всегда находишься в первых рядах, между своими и немцами. Постоянно ищешь огневые позиции противника, другими словами, точно определяешь местоположение танков, пушек и минометов. С целью их быстрого уничтожения во время атак, сообщаешь о них артиллеристам, если бьют мимо целей, делаешь корректировку.
Однажды произошел весьма необычный случай. Ежедневно исполняя свои обязанности, я изучал оборонительные укрепления немцев. В какой-то момент заметил, как немцы доставили танк и, с прицелом в нашу сторону, опустили его в вырытую глубокую яму. Сообщил об этом своим по рации. Долго ждать не пришлось, наши уничтожили его артиллерией. На завтрашний день немцы определили место моего укрытия, дождались меня и открыли стрельбу из миномета. Кругом стоял ужасный грохот от разрыва мин. Я был оглушен. Потерял сознание. Очнувшись, обнаружил себя засыпанным землей. Чувствую, что не хватает воздуха, стал задыхаться. С большим трудом вытащил голову из-под земли. Глотнув воздуха и раздышавшись, огляделся, и вдруг увидел сидящего недалеко немца, прицелившегося в меня из автомата. Я опешил, однако сделать ничего не мог. Неизвестно, куда девался мой автомат. Сам я сильно ослаб, в голове гудит, из носа и ушей идет кровь. Понимаю, что при малейшем движении буду расстрелян. Что мне оставалось делать, стал в последний раз вспоминать родину, своих близких, прощаться с ними. Понял, что меня всего засыпало землей. Стоймя. Немец этот казался моим ровесником. Мне же тогда было всего двадцать лет. Противник мой вначале повел себя настороженно, следя за всеми моими движениями, затем поняв, что у меня нет никакой возможности выбраться, отвел свой автомат и уселся рядом со мной. Стал говорить что-то, да откуда мне понять, его речь слышится мне гусиным гоготом. Продолжая так сидеть, он покурил. Немец не держался как человек, готовящийся убить, и лицо его выражало добродушие. Будучи сильно контуженным, я ни о чем не мог рассуждать из-за ужасной головной боли. Он попытался поговорить, показывая мимикой и руками, но я ничего не понял. Вдруг немец дал мне покурить, сунув табак в рот. Затем из рюкзака вытащил флягу со шнапсом и дал мне выпить. Я подумал, прежде чем отправить меня в мир иной, он решил дать мне в последний раз почувствовать удовольствие. Вдруг слышу, как кто-то недалеко заговорил с ним на немецком. И когда он взял в руки автомат, подумал «ну, тут-то мне конец!», однако немец выстрелил в воздух, что-то ответил напарнику и, наклонившись ко мне, потрепал по плечу, затем шепнул: «Гитлер капут». Потом пополз в сторону своих. Ночью, под прикрытием темноты, пришли наши и откопали меня. Был у нас, у солдат, такой неписаный закон на войне: ты должен точно знать, что стало с товарищем, сражавшимся рядом с тобой, жив он или погиб, и убедиться в этом лично. Вот случаю с этим немцем я до сих пор удивляюсь. Он произошел по времени после разгрома немецких войск на Курской дуге. Поэтому может быть связан с некой переменой в их сознании. А может быть, и в те времена среди немцев были люди разного толка, так что он мог быть или антифашистом, или коммунистом, кто его знает.
Затем нашу часть перебросили в Молдавию. Против объединенных вооруженных сил румын и немцев. По всему фронту было организовано наступление в направлении города Кишинева на оборонительные укрепления врага. Как рассказывают сейчас, там была использована новая тактика ведения боя. Так, пехота не кинулась в атаку с криками «ураа!» Первым делом наши самолеты провели бомбардировку, затем активно вступила в бой артиллерия, за нею пошла моторизованная пехота. В результате за весьма короткое время была окружена и разбита под Кишиневом большая группировка вражеских войск. Я, переправившись через Днепр, после первого мощного обстрела артиллерии указал своей батарее на оставшиеся огневые точки противника. Наступавшие на моем направлении солдаты прошли без никаких помех. Вот эта медаль «За отвагу» была получена за тот бой, – показал он мне медаль, найдя ее среди других наград. – В этом наступлении с нашей стороны тоже оказалось немало потерь. Поэтому нашу батарею отправили на отдых. С женой своей Таней, донской казачкой, я познакомился там. Нас разместили на околице какой-то деревни в уцелевшем доме конторы бывшего колхоза. Начались дни отдыха. Мы ожидаем прибытия с тыла новых частей. Тогда, пополнив батарею новыми солдатами, должны дальше идти воевать. Мы ничем не были заняты, и я решил искупаться, подсев на телегу водовоза, доехал до речки. Местные косили сено, в большинстве своем это были женщины. Пригляделся, а с ними находится одна русская девушка. И была у нее коса непомерно большая по росту, она пыталась косить, а коса не срезала траву. Мне вдруг вспомнилась родина. Подумал, что наши в это время тоже косят. «Помочь тебе?» – спросил я. Девушка: «Вот козам своим сено кошу. Недоедают, потому и молока нет, я бы сестренке с братиком молока давала. Двое старших братьев на войне. Отец с матерью старые уже», – поведала о себе. Коса совсем разболталась, а держалась при помощи болта. Постарался приладить косу, как мог, и стал косить сено. Девушка была страшно рада. Продолжаем тем временем общаться. Говорю ей, что я из Якутии, рассказываю про природу нашего края, про наши холода. Ей все в диковинку. Ну, потому что она никогда не слышала. Перед уходом сказал: «Завтра я тоже приду, для отбивки косы ты принеси хотя бы топор и молоток, я тебе косу по-якутски сделаю». Назавтра пришел на покос, а с ней пришел отец. Я, как и задумал, придя, сразу достал заготовленный вчера из ивового прута черенок и приладил его к косе, затем крепко стянул жестянкой, взятой мной из ящика для сбора винограда, вставил клин, получилась почти новая коса. Лезвие косы они точили по своему, ручным точилом. Я же отбил лезвие молотком, положив его на железо обуха топора, затем прошелся по нему напильником. За каждым моим движением внимательно наблюдает ее отец. Решили испытать косу в скашивании. Она удивительно остра, со вчерашней косьбой ни в какое сравнение. Накосили очень много травы. Отец не перестает меня хвалить, говорит: «Какой же ты умелец и умом находчив, солдат!» На что я: «Это не мой ум, это ум моего народа», – ответил ему. Таким образом, почти неделю косил с ними траву. Впервые в жизни я там и переспал с девушкой. Вскоре фронт продвинулся вперед, я пошел дальше на войну. Мы переписывались. Возвращаясь с войны, встретился с ней в Киеве. Без многих разговоров приехали в Якутию. Про дальнейшую мою жизнь ты уже знаешь. Так хорошо, что я поделился с тобой, сынок, своими думами и размышлениями, мне так полегчало, – старик ласково смотрит на меня. День Победы продолжаем отмечать. Он держит в руках пятизвездочный коньяк и продолжает свой рассказ.
– Есть у меня одно светлое воспоминание военных лет, связанное с этим угощением. Сейчас расскажу его тебе по порядку. Как я уже говорил ранее, после длившихся несколько дней больших кровопролитных боев, мы долго шли через просторную долину и вдруг неожиданно вышли к Днепру. Видимо, измотаны были оба противника. Что мог знать я, простой солдат, для которого главное – выполнять приказы. Поступил приказ «тут укрепляемся надолго, всем рыть окопы!» Противоположный берег реки выше нашего, немцы готовились заранее и уже укрепились там. Как только на нашей стороне заметят кого-нибудь у верхнего края берега реки, тут же стреляют из пулеметов и автоматов. Говоря военным языком, наш берег был весь на пристрелке, они его поделили на множество частей. Солдатским языком могу описать, как я устраивал свой окоп: сделал выше переднюю часть окопа, для удобства при стрельбе это место сильным похлопыванием сплющил, чтобы стало ниже, затем приготовил место для орудия, для чего взял все, что оказалось под рукой – тальник, щепки, доску, чтобы туда класть автомат или винтовку, и когда буду стрелять, даже не выглядывая из окопа, пуля моя не улетит в открытое небо, а попадет точно по немецкому окопу. В светлое время дня противник не дает нам двигаться. Когда наши передние части, идя в наступление, в порыве атаки в некоторых местах взбежали на тот берег, их оттуда скинули обратно.
К Днепру наша батарея подошла, отстав от основной части, за что наш командир получил большое порицание. Недавно он получил майора, а тут его обратно снизили до капитана. Хотя, на самом деле, он и не был виноват. Перед нашим выходом прошли дожди, дорога вся оказалась разбитой, отчего пришлось двигаться очень медленно. Я буду рассказывать как было на самом деле. Несколько наших лошадей околели в пути. Война есть война, какая там сохранность лошади? Всю дорогу бьешь ее кнутом, заставляешь идти, даже если у нее уже нет сил. И ничего хорошего, они околевают от такого отношения. Падших лошадей заменяем на других, на тех, что отбираем силой у местного населения. Ничего не говоря, пряча лицо, под дулом оружия отбираешь у своих же людей. Кто же добровольно уступит тебе свою лошадь? Закон войны суров, он другой, чем написанный на бумаге, – начал следующий свой рассказ мой старик.
– Наша батарея встала поодаль от переднего эшелона, но я, как корректировщик, нахожусь в ее авангарде. В батарее нас было пятеро. Всю территорию, где расположен наш полк, разделили между собой. Я по собственной инициативе взял участок, где противоположный берег с обрывами и высокими холмами. Мне всегда доставался сложный участок. Но по якутскому разумению, именно повседневная тяжелая работа и стала мне основанием для того, чтобы я сейчас сидел перед тобой и рассказывал о тех днях. Люди мои не понимали этого.
На войне многие погибали, поднимаясь в атаку, и это как бы понятно. Получается, что на открытой местности идешь навстречу смерти. Однажды после наступления меня похвалили за то, что я сделал правильный выбор: «Узкоглазый, но замечает все. Снова он утер нам нос». Вооруженные силы при вступлении в бой идут по соответствующей для техники дороге. Поэтому в большинстве случаев военные схватки происходили там. Совершенно точно, что при этом гибло огромное количество людей.
На нашем берегу местами растет тальник, дальше простирается чистая равнина. Поэтому немцы, находившиеся на прибрежной высоте, видели сверху все, замечали любое движение на дальнем расстоянии. А нам не было известно, какое вооружение имеется на том берегу. Моей задачей было выяснить это. Вызвав нас, командир дал такой приказ: «В течение трех дней узнайте, каким вооружением располагает противник на том берегу вглубь на километр!» Хорошо, что я буду готовить себе укрытие на выбранном самим месте для наблюдения. Однажды ночью я с большой осторожностью пробрался на заросший тальником днепровский берег и устроил свое гнездышко поближе к реке. Дополнительно приготовил еще и засидку по-якутски. Она была схожа с землянкой. Из-за близости реки и моря здесь часты дожди. Поэтому верх укрыл, вход сделал сзади. Вхожу ползком по траншее. Впереди, как в засидке, прорезал отверстие для глаз. Собрал камыш и застелил им низ. В общем, приготовился лежать здесь сутками. Имею бинокль, также ношу с собой оптический прицел снайперской винтовки. Он намного сильнее бинокля, к тому же имеет защитный козырек от солнечных бликов. Караулил весь день, наблюдая за высотой. Ширина реки как у нашего Вилюя. Так что немцев вижу как на ладони. Укрепились мощно. Траншеи выкопаны глубокие. Стоит немного пригнуться, и их уже не видать. Берег весь заминирован. Обнесли колючей проволокой. Поэтому я лишь изредка вижу макушки голов, на миг показывающиеся из траншеи. Занес на карту два пулемета и один миномет, обнаруженные мной на их высоте. Вечером, когда стемнело, пошел к командиру с докладом: «Товарищ командир! При визуальном наблюдении переднего края обороны противника мною обнаружены две пулеметные точки и одна минометная. Место их расположения занесено на карту. Изучение огневых точек противника на глубину 500 метров не произведено ввиду отсутствия видимости». Командир сделал заключение, что для изучения обратной стороны высоты будет использована полковая разведка, и отпустил меня отдыхать. Пошел в землянку, оказалось, все ребята наши пришли. Бойцы основного состава нашей батареи разошлись ночевать по другим землянкам. В ходе разговора с ребятами пришли к выводу, что нашему полку противостоит не сильно вооруженный враг. И что, возможно, на том берегу стоит примерно такой же полк, как наш. Это тоже хорошо. Значит, у противника нет таких сил, чтобы неожиданно нас атаковать, таким образом, можем, хорошо укрепившись, надолго залечь в обороне, – посчитали мы. Такие разговоры обычно быстро распространяются по солдатскому радио. Ситуация сложилась так, как мы и предполагали.
Так долго, укрепившись на одном месте, нам нигде не приходилось стоять. Прошел целый месяц. И неизвестно, сколько еще мы будем находиться тут. Лето в самом разгаре. Лежим, карауля друг друга. Никаких действий не происходит. Солдатское радио передало, что под Курском идет большое сражение. В одно время нас стал беспокоить немецкий снайпер. Он отрезал наши места наблюдения от «большой земли». Убил солдата, доставлявшего еду. Второго солдата тоже убил. Так что несколько дней сидели не емши. Проедали запасы, у кого что было. И лишь наша батарея продолжала хорошо подкрепляться. Из волос хвоста наших лошадей я изготовил силки, ночью поставил их возле выхода из нор зверюшек, похожих на наших евражек. Они не были пугливы, так как никто на них там не охотился. Все поставленные силки сработали. Евражка тех мест оказалась крупнее нашей вдвое. Раньше я видел, как разделывают и готовят белку. Подумав, что наверно нет особых отличий, убрал у них железы из подмышек. Затем разделал ее как белку, взял у кого-то лапшу, у кого-то соль и приготовил много супа. Суп получился отменный. Видать, вкусный запах супа сразу почувствовали все, в гости к нам пришли солдаты ближайших частей. Евражек-то было много. Голодный солдат быстро научается всему. Умело удалишь железу, и получается отличная еда. Ребята все были так рады и довольны. Говорят «сразу видно, что человек из рода охотников. Это ж надо додуматься сделать силки из хвоста лошади! И еще надо уметь поймать на них этих евражек!» Так расхваливая мой находчивый ум и смекалку, зараз разделались с угощением, съели все без остатка.

Тогда же завязался разговор о сибиряках. В те времена русские еще не знали, что есть якутский народ, обращаясь ко мне, звали «сибиряком» или «чукчей». Заглянувший в нашу землянку командир батареи включился в разговор. «Вы же, сибиряки, белку в глаз бьете из ружья, а ну-ка, достань этого гада. Если достанешь, я тебе две бутылки коньяка поставлю», – обратился он ко мне то ли с просьбой, то ли с приказом. На войне солдат живет одним днем, и когда парни стали меня подстрекать, я, приободрившись: «Товарищ капитан, постараюсь достать этого гада, но он же снайпер, обученный, а вдруг меня убьет. Поэтому прошу в виде аванса бутылочку коньяка наперед», – даже сам удивился собственному ответу. Командир наш наивно согласился и, проговорив «я сейчас», вышел из землянки. Долго ждать не пришлось, вскоре вбежал к нам его молоденький адъютант: «Эй, сибиряк, танцуй, командир тебе коньяк отправил. И вот тебе закуска», – с такими словами он вытащил и положил на стол шмат свиного сала и буханку хлеба. Так что тем вечером все голодные наелись досыта и пребывали в радостном настроении. Я до сих пор очень тепло вспоминаю об этом. Вот так командиры понимали солдат. Ведь всех нас связывала одна общая доля. На следующий день мы, корректировщики, получили прямой приказ обнаружить позицию того немецкого снайпера. Я забрался в свою засидку и стал наблюдать за передним рубежом немцев. Утром солнце светит с нашей стороны. В какой-то миг на вершине высоты блеснула вспышка и затем послышался ружейный выстрел. Вечером я доложил командиру: «Снайпер расположился на высоте напротив меня». «Хорошо. Завтра ударим по нему артиллерией», – ответил командир. Придя в землянку, уснул. Проснулся оттого, что кто-то будил, оказалось, адъютант команлира. «Сибиряк, командир вызывает», – сказал он. Когда зашел в их землянку, командир обратился ко мне: «Подойди сюда, отметь, где вчера заметил позицию снайпера». Когда я отметил, он продолжил: «Получен приказ уничтожить снайпера, а также огневые пулеметные и минометные точки. Идите на свою боевую позицию, если что, будете корректировать огонь батареи». Получив приказ командира, пришел в свою засидку и начал проводить наблюдение за немцами. Должен выяснить одно: появился ли тот самый снайпер или нет. Прождал довольно долго. И вдруг в один момент на прежнем месте сверкнул солнечный блик, отраженный от камня. Увидев его, тут же схватил телефон: «Товарищ командир, он на своем месте», – доложил я командиру. Прошло совсем немного времени, и земля вздрогнула от мощного взрыва, сзади меня были слышны звуки стрелявших пушек, в тот же момент на высоте, где находилась позиция снайпера, земля взметнулась вверх от взрыва снарядов. Осиное гнездо было разворошено, с двух сторон почти час продолжалась перестрелка из пулеметов, автоматов и винтовок. Постепенно она стала затихать и прекратилась. Я подумал, что теперь-то уж наверняка, после мощного артобстрела, тот снайпер получил по заслугам. Придя вечером в землянку, первым делом увидел, что солдат раздает доставленную еду. Все были довольны, поев горячего мясного супа. Наполнив желудок, почувствовали себя счастливыми людьми. Что ни говори, сытый солдат хорошо сражается.

Затем прошла только неделя, а на позиции снайпера появился другой немец, который снова замучил нас. Никто даже голову поднять не мог. Стольких солдат ранил, покалечил. Новый снайпер, по-видимому, изучил ситуацию по ликвидации предыдущего снайпера, с одной точки не стрелял дважды. Поэтому нам в руки не давался. А ведь сражение со снайперами не являлось функцией артиллеристов в войне. Вместе с тем, наш командир распорядился не прекращать наблюдений. В один из дней немцы на своей высоте оживились, стало заметно больше передвижений. То там то сям замелькали их каски. Вроде слышен звук мотора машин. Я решил разузнать, что они делают. Ниже места, где я расположился, в середине реки на песчаном островке лежала, с самого начала нашего прихода, заброшенная лодка, до половины зарытая в песок. Пришла мысль добраться

до нее, чтобы лучше рассмотреть тот берег. О своей идее сообщил командиру и получил от него разрешение. Вечером, когда стемнело, со своим русским товарищем добрались до того песчаного островка, с большими предосторожностями забрались под лодку, разрыли там ямку наподобие подполья с тем, чтобы можно было расположиться в ней сидя. Нижняя часть ямки тонула в воде, так что я снял всю одежду и сел в воду, которая доходила мне выше пояса. Мой товарищ, возвращаясь, тщательно подмел наши следы. Вода была теплая, все же стояло лето. Утром на рассвете через дырки, оставленные на лодке от выстрелов, проникли лучи света. Лодка представляла собой лишь остов, весь изрешеченный следами пуль. Мне это пришлось на руку – со всех сторон могу следить за противником. Склон высоты был отвесный, так что мне все видно, как на ладони. Немцы, как оказалось, ходят за водой, спускаясь по оврагу, укрытые от чужих глаз тальником. Два немецких солдата, стараясь быть незамеченными, спустившись, набрали воды в ранцы. Вместе с тем, мне совсем не видно, чем же заняты они на вершине высоты. Тогда я решил понаблюдать за оврагом. Вижу изредка мимолетные движения немцев. Голые до пояса солдаты носятся туда-сюда с бревнами, подходящими для возведения землянок. Вначале я посчитал, что они восстанавливают блиндажи, разгромленные нами при обстреле. Записываю на клочке бумаги обо всем, что вижу. В какой-то момент мелькнула башня то ли танка, то ли самоходки. Судя по всему, немцы укрепляются. Про себя подумал: это нехороший признак, противник своими действиями готовит какие-то изменения. К тому времени у неприятеля против нашего полка не было танка, стало быть, откуда-то на подмогу прибыло подкрепление. И это не к добру, среди солдат уже который день ходят слухи о том, что ожидается мощное наступление врага. Мы, бойцы с многолетним опытом, полагали, что на нашем направлении наступления не должно случиться. Будь по-другому, нам бы уже давно не давали покоя, тревожили бы ежедневно. Но такого не было, поэтому мы про себя радовались. Да и немцы наверняка знали об этом. На самом деле на войне не так, как в кино, немцы – народ-воитель. Обе стороны несли абсолютно одинаковые потери. В современной войне все решает техника. В тот период войны мы побеждали немцев, имея преимущество по танкам, самолетам и артиллерии. Я целый день караулил своих немцев. А они работали, не покладая рук. Никаких изменений. Вечером, перед закатом солнца, один из солдат, с винтовкой и в маскировочном костюме, вошел в кусты и застрял там. Я сразу насторожился. Немецкий снайпер сегодня обосновался там! А завтра где притаится, неизвестно. Во мне заиграла охотничья кровь. Я решил открыть охоту. Между тем, боюсь выйти из своего укрытия, ведь не скроешься от всевидящих глаз снайпера. Временами поглядываю на овраг: куда подевался немец непонятно. Стемнело. Их ночная темень такая, что даже вблизи ничего не видать. Во второй день снова никаких заметных изменений. Я знаю, что лежу под острым взглядом немецкого снайпера. «И где именно он залег в этом овраге?..» – гадаю, карауля овраг. Он-то виден как на ладони, однако в нем немецкого добра молодца я никак не обнаружу. Разве что имеется одна расщелина на отвесном каменном склоне, и возможно, он там, полагаю я. Думаю только об одном: как бы не упустить его, когда с наступлением темноты он будет уходить обратно. На пути с оврага оттуда, где заканчиваются кусты, до вершины высоты есть метров десять открытого места, и шансом для выстрела я рассматриваю именно этот момент. Должен выстрелить только один раз. Как только узнают мое местоположение, не быть мне живу. С наступлением заката взял в руки ружье, прицелился в то самое открытое место, сижу в полной готовности. Начало темнеть. Но вершина высоты все еще оставалась освещенной вечерним полусветом. Как только подумал, что немец решил сегодня не возвращаться, как на высоте показалась вначале голова, затем спина. Нажал на спусковой крючок. Затем, да сейчас-то что скрывать, от страха залег на самое дно той самой ямки, спрятался, значит. Как и ожидал, снова около часа длилась перестрелка. На мое счастье, не поняли, откуда я стрелял, постоянно били по нашему берегу. Под утро крадучись выбрался со своего укрытия. Доложил командиру об увиденном и о том, что стрелял в немецкого снайпера. «Не могу сказать, убит он или нет», – признался я. «Танк видел, говоришь, это плохо! Значит, дополнительные силы подбрасывают. Я сперва не понял, почему они такую пальбу подняли. Оказывается, это ты им настроение испортил», – сказал командир. После этого снайпер, охотившийся за солдатами, пропал, наверно был сильно ранен или убит. Все мы облегченно вздохнули. Через несколько дней адъютант командира снова пришел к нам вечером с бутылкой коньяка. О нашей тогдашней радости у меня до сих пор живы светлые воспоминания. Я, совсем еще молодой, впервые попробовал в ту пору это угощение, и сейчас, когда пью коньяк, всегда вспоминаю тот случай на войне, связанный с ним, – с этими словами старик мой разлил по рюмкам коньяк. – Эту рюмку поднимем за Победу и за наших близких! – завершил он свой рассказ.
Наутро, побывав на процедурах, вернулись в свою комнату. «Вот ты вчера так много рассказал. Однако не вспоминал о том, где встретил день великой Победы. Расскажи об этом», – попросил я старика. И он тут же начал свой рассказ.
– В последние дни войны я находился в Чехословакии. До нее воевал в Молдавии, Румынии и Словакии. Меня, паренька из аласа, война неожиданно выдернула из моего замкнутого мира и, закрутив подобно вихрю, кинула в горячую битву под Москвой. Это оказалось тяжелым ударом для моей жизни, моего сознания. Если сказать прямо, без обиняков, в ту пору я, круглый сирота, ни от кого не имеющий поддержки, считал примерно так: «да где не тухло одно яйцо?». Своим наивным умом паренька, зарабатывавшего на кусок хлеба помощником шамана, думал, что Красная Армия разгромит немцев еще до моего прибытия на войну, она уже завершится, и я упущу торжество победы. В моем представлении я должен был на войне скакать на коне, как Кеша Алексеев, налечу, думал, размахивая саблей, на врагов, уничтожу их, и вернусь домой героем. Не было никаких мыслей про ранения, смерть, не было понятий о суровой сути войны, повседневной тяжелой солдатской работе. Взглянув в суровое, холодное лицо войны, я понял, кто такой саха. Я стал гордиться тем, что я якут. Как много, оказывается, мои люди, моя родина дали мне, одному из своих простодушных юношей. Вначале я думал, что мы, якуты, занимаемся скотоводством, охотой лишь с целью пропитания. Пройдя четыре огненных года на полях войны, пришел к выводу, что якутский человек, на самом деле, боотур – воин, и народ мой имеет предназначение сражаться. Способствовали же тому наши многие умения, сноровка и смекалка, дарованное нам природой крепкое и свободное сознание. Только из-за моих умений и сноровки меня носили на руках немолодые уже представители разных народов. Война – это жесткое столкновение с врагом и суровой природой, это грязная работа ради жизни солдата. На войне во мне разыгралась моя древняя кровь, я быстро понял и принял премудрости войны, благодаря чему остался жив. Нам свыше было указано защищать наши травостойные сенокосные луга и аласы, богатые рыбой и дичью озера и реки, наши густые лесные чащи, богатые всяким зверьем. Когда-то наступит такая ситуация, и потому нас готовит к нему наша суровая природа, исконное мышление нашего народа.
Вначале я обрел авторитет среди своих солдат-однополчан, когда в боях за Москву в жуткие зимние холода мог развести огонь среди снежных сугробов, напоить горячим чаем замерзших и голодных солдат, в удачные дни даже приготовить суп. В тот период войны многие погибали не столько от вражеской пули, сколько от болезней, голода и холода. Война – это, прежде всего, страшный труд. Возведение всяких там блиндажей и землянок не представляло для меня никакой проблемы. Разве есть якут, который бы не умел пользоваться топором? В самую холодную зимнюю пору в местности без никакого жилья я разводил огонь на дне окопа, затем, разровняв тлеющие угли, застилал всякой растительностью, и тогда мы всем отделением ложились дружно спать. Потом солдаты и других отделений переняли это от нас. Впечатляло всех, кто видел. Да только ли это? Как заиграет у нас кровь охотника, можем приготовить еду из любой дичи. В тех краях было полно зайца русака, со шкуркой бурого цвета. В свободное время я ставил на них петли, затем готовил и кормил своих однополчан, что приводило их в изумление: «Во дает якут! Откула у тебя такие знания, навыки?» Это все шло от настоящего богатства – знаний, накопленных на протяжении многих лет умом и мудростью моего якутского народа.
С другой стороны, за четыре года войны я познал много чего. Увидел воочию, как обустраивают за границей свою жизнь западные народы. Все это время мечтал, что вернувшись на родину в свой алас живым и здоровым, постараюсь сделать в подражание им. Если оценивать в целом, те народы оказывали обустройству своей жизни первостепенное значение, делали все добротно, что и бросалось в глаза. Каждая семья проживала на хуторе, как и мы, якуты, в аласе, друг от друга на приличном расстоянии. Меня поразило то, что до каждого хутора вела сложенная из камня дорога. Их некоторые хутора были намного состоятельнее наших довоенных колхозов. Жилье все с благоустройством. Вокруг хуторов высажены сады. В них особое значение придается плодовым деревьям, очень хорошо за ними ухаживают, высаживая в особом порядке каждый вид. Территория Словакии располагается за грядой альпийских гор, и хотя не видно там высоких горных вершин, местность весьма гористая, холмистая. На всех склонах этого плоскогорья они растили виноград. Тогда я был удивлен, как они прожили под немцем несколько лет, не испытав большого угнетения и унижения, а, сохранив свой уклад жизни, жили весьма богато, в достатке. Их земли не были тронуты огнем войны. На территории Словакии я не увидел ни одного деревянного дома. Все постройки каменные. Местами виднелись замки феодалов, проживавших в прошлые столетия. Жители своими руками возводили эти каменные дома и укладывали дороги.
Поскольку дело шло к исходу войны, враг все меньше оказывал сопротивление. В этих краях немцы не имели никакой сильной обороны, начиная с Румынии, они лишь отступали. Взяв Братиславу, мы двинули к столице Чехословакии, но вдруг неожиданно в пятидесяти километрах до Праги наступление было остановлено. До сих пор не могу понять, почему. До Праги, считай, ни одного большого вражеского объединения не встретили, а небольшие гарнизоны, расположенные в маленьких городах, предпочли отступить к Праге. Перед этим наступлением мы очень быстро прошли территорию Словакии. Те пункты, в которых немец подготовился к сопротивлению, проезжали, не вступая в бои. Наверно затем кто-то с ними разбирался. Разве можно сравнить с прошлым? Столько у нас сил и мощи. В прошлом передвигавшиеся пешком, мы стали всегда ездить на машинах. Так что жизнь наша стала безмятежной. Временами встречаем идущие навстречу машины с ранеными. Наши люди ехали в хорошем настроении, с песней. Мы позавидовали тем солдатам. Для них война была закончена. Они остались живы. Как не радоваться. Наверняка думают только о том, как вернутся к своим детям, женам, к себе домой. Таким образом, когда после сильного наступления по всему фронту была объявлена передышка, в один прекрасный день нашу батарею поселили в какой-то хутор. Нас встретил хозяин хутора словак Мирош Гашек с женой. Их язык был как-то похож на русский. Нас, человек пятьдесят солдат, устроили в сарае. Командира батареи и офицеров – в гостевом доме, а командиры орудий, старшина и сержанты устроились в бане. На другом фронте вовсю идут бои, а мы на хуторе пробыли больше десяти дней. Когда их виноград стал с нашу черную смородину, попробовал его на вкус. Ты будешь смеяться, но я только только там узнал, что на деревьях растут плоды. Яблоки, сливы и груши впервые попробовал на войне. Тот хутор вызвал у меня большой интерес. Они жили, как и мы, отцовские роды и семьи, в отдельных подворьях. Мне было удивительно всё, и всё в новинку. За хутором протекала речка. Ее воду используют для работы мельницы и динамо-машины, вырабатывающей свет. Скотский навоз перерабатывали в газ, который использовали для отопления и приготовления еды. Ты видишь, как уже тогда они были развиты? И электричество, и газ они вырабатывали у себя сами, а к нам до сих пор такая мысль в голову не приходила, – с этими словами старик отмахивается обеими руками.
Мне очень понравилось, что они содержат в полной чистоте хутор, как внутри, так и снаружи. Хозяева, поднявшись утром рано, и вечером перед сном убирают весь мусор. Содержат, как и мы, лошадей, коров и коз. Скот и птица содержатся раздельно, у каждого свое отведенное место. Я был поражен тем, что при уходе за скотиной они уже в то время использовали механизацию. Коровий навоз спускали в специальную траншею, и чистили, пропуская через ленту с железными зубьями, которую подключали к трактору. У нас это только начинают применять. В своем хозяйстве они имели столярную мастерскую, цеха по приготовлению сыра, напитков и пива, мельницу. В своем хозяйстве они и продукты питания производили, и всякие орудия труда изготавливали. Для временных нужд получали электричество посредством устройства, напоминающего велосипед. Когда крутишь педали, вырабатывается свет. Его использовали для краткосрочной работы в цехах. Большой интерес вызвал у меня стоящий в доме хозяев камин из-за своей схожести с нашим камельком. В голове возникла и крепко засела идея по прибытии в свой алас построить дом и поставить в нем русскую печь, а также такой камин…
В скором времени стало понятно, что война близка к завершению. Каждый день получаем известия об изменениях на фронте. Связист батареи, сын солнечного Узбекистана Русланбек, сразу стал ценным солдатом. Ожидаем с нетерпением, когда его рот начнет вещать. Мы в курсе, что наши войска дошли до реки Одер, разгромили там сильную вражескую оборону и теперь штурмуют Берлин, столицу фашистской Германии. В течение дня собираемся несколько раз для прослушивания новостей. Прошло немного времени, и вот второго мая пришло столь ожидаемое нами известие: «Внимание! Говорит Москва! Информация от Совинформбюро! Победа за нами!» Весь эфир заполнился новостью о знамени Победы, водруженном над Рейхстагом. Война завершилась в Берлине. Среди солдат стали гулять самые разные слухи о смерти Гитлера: то ли схвачен он, то ли расстрелян, то ли покончил с собой, выпив яду. Радость у нас безмерная, неописуемая. Теперь известно, что продолжения войны не будет. С одной стороны мы, Красная Армия, с другой стороны войска союзников окружили немцев в Чехословакии, взяв их в плотное кольцо. Перед нами в Праге стояло отборное войско СС какого-то немецкого генерала. А мы сидим тут в бездействии. При этом нас балуют щедрым угощением, каждый день увлеченно пьем их пиво…
Старик мой посмотрел на меня:
– Вот с тех самых пор я полюбил чешское пиво. Оно и в ту пору было хорошее, сейчас наверняка стало лучше. Ну, ладно, это к слову. А потом неожиданно взорвалось чешское радио. Весь эфир оказался заполнен в связи с восстанием чехов против немцев, которое началось в Праге по призыву национального комитета. Временами передают краткие сообщения о боях, которые ведет некая русская армия, вошедшая в Прагу с запада, я тогда толком не понимал, в чем дело. В эфире часто сообщают о поражениях восставших, о создавшемся в Праге тяжелом положении, звучат призывы о помощи, обращенные к нашим войскам и войскам наших союзников. Мы продолжаем стоять на месте. Хозяин дома Гашек злится на нас: «Там, в Праге, с немцами воюют простые люди за освобождение Чехословакии от оккупации фашистских войск, а вы, солдаты, сидите здесь, жируете и пиво мое пьете!» Но мы-то простые солдаты, откуда можем знать, почему бездействуем? «Солдат исполняет приказы. Мы ждем приказа», – отвечаем ему. Мне со стороны становится досадно: почему так получилось? Все равно ведь будем воевать, так можно было раньше разгромить!
И тогда я начал слушать чешское радио. Пришедшая на подмогу какая-то русская армия не дала противнику разгромить восставших, благодаря чему большая часть Праги была освобождена, здания автовокзала, почты, центрального радио, переправы через реку Влтава оказались в руках чехов. Несмотря на это немцы оказывают большое сопротивление, да еще в помощь к ним направились танки. Слышим из сообщений, какие происходят изменения в ходе боев. И вот, слушая по радио те новости: «Это что за русская армия там воюет на стороне чехов?» – спрашиваю у своих. «Это власовцы. Зачем они вдруг начали воевать против своих фашистских хозяев за освобождение чехов? Они же изменники родины!» просветили меня однополчане. Сами удивляются. В тот момент я впервые услышал о власовцах. Понятие о том, что против нас воевали наши же русские, никак не умещалось в моей голове. Понятно, что находятся один-два предателя. А чтобы собралась целая армия и помогала немцам, воюя против своего народа, мне никоим образом не понять. Да еще, защищая чехов, стали сражаться против немцев. Да, странно!
И вдруг в ночь на девятое мая около двух-трех часов мы проснулись от звуков автоматных выстрелов на улице. Решив, что на нас напали немцы, кинулись сразу к автоматам. Неожиданно распахнулась дверь. Я, прыгнув в ту сторону, наткнулся на командира своей батареи. Он крепко обнял меня и поцеловал. «Якут, ура! Война кончилась. Победа за нами!» сообщает он. Все смотрим на него с недоверием: «С чего ты взял?» «Вот, из штаба дивизии передали, что немцы капитулировали. Конец войне!» – командир светился от радости. Мы даже не заметили, как раздалось наше дружное «ураа!» Выскочили все на улицу. А там светло от прожекторов и салютующих ракет. Стоит несмолкаемый гул и треск от автоматных, пулеметных и пистолетных выстрелов. Все небо расчерчено следами светящихся пуль. Восторг и ликование, одновременно и слезы радости – все было здесь. Встречаясь друг с другом мы, солдаты, обнимаемся и целуемся. Да и все мы от наступления события, ожидаемого в течение долгих лет, вошли в какое-то необычное состояние. Всю ночь продолжались танцы. Отмечая день Победы, продолжаем пить пиво. Вдобавок дали еще по сто граммов водки.
Вдруг во мне заговорила якутская кровь, я, бывший помощник шамана, был довольно речистым и решил подойти к своим товарищам-однополчанам с предложением: «Мы, якуты – дети солнца, когда радуемся, все встаем в круг, держась за руки, изображая солнце. И поем, и танцуем, восхваляя солнце, за то, что оно нам дает тепло и свет!» Затем подозвал всех к себе и завел осуохай. К тому времени я уже совсем неплохо говорил по-русски. Поэтому, хоть и простыми словами, но спел осуохай на русском. Когда затруднялся, вставлял якутские слова. К моему изумлению, образовали достаточно большой круг. После осуохая командир, подойдя ко мне, выразил свою похвалу так: «Хороший танец! Всех нас в один кулак собрал. Почувствовал я, что мы единый народ!» Для меня, якутского воина, не было выше похвалы, чем эта. Как я думаю сейчас, действительно, бойцы нашей батареи, представляющие разные народы, встали все вместе, и, объединившись, станцевали осуохай как танец торжества Победы! Вот так, сынок, в день великой Победы якутский осуохай прозвучал на земле Чехословакии! – старик, сильно разволновавшись, вскочил с места, походил, затем сел обратно и продолжил свой рассказ.
– Утром на рассвете получили распоряжение о том, что будет проведено наступление по освобождению Праги. Закон войны суров. Отметив окончание войны, мы должны были вновь участвовать в сражении. Быстро собравшись, двинули в направлении Праги. Честно признаться, решение о вступлении в бой, когда мы знали об одержанной нами победе, после испытанной нами столь сильной радости несколько часов назад, разом зачеркнуло то волнение, которое мы пережили. Вступив в бой с противником, выйдешь ли ты оттуда живым? Или нет?.. Для судьбы солдата ситуация не очень-то хорошая. Никто не хотел погибнуть, когда уже наступил конец войны. Когда ехали, каждый из нас сидел, уйдя в себя. И следа не осталось от недавней радости. Все сидели с каменными лицами. Ехали в молчании и полной тишине. Времена не прежние, немецкий самолет не пролетал над нами и не бомбил нас. Не встретив нигде сопротивляющегося противника, менее чем через два часа мы добрались до Праги. Установили, что до нас проезжали танки. На одной площади увидели следы большого сопротивления немцев. Горели несколько наших танков. Проезжали, обходя тела как немецких, так и наших погибших солдат. Эта часть Праги была освобождена. А в западной части города на улицах шли бои. Нас закинули туда. Приказ был категоричен. Командир определил нашу задачу так: «Мы должны поддержать огнем своей батареи пехоту, наступающую по этой улице, и уничтожить огневые точки противника». Наша «пушка-сорокапятка» оказалась очень подходящим орудием для внутригородских боев. Три-четыре человека легко перетаскивают ее в нужное место. Работы много. Здесь никто со словами «ураа!» не бежит в атаку. Если стреляют из окна какого-то дома, мы ликвидируем эту точку пушкой. В конце концов, стали преследовать даже одиночных стрелков-автоматчиков. Так что находились в авангарде наступления. В одном месте вражеский пулемет сорвал атаку пехоты. Командир батареи приказал нашему орудию «уничтожить того пулеметчика». Мы притащили свою пушку и, поставив ее в укрытии у угла здания, выстрелили несколько раз. Но снаряд, проходя по касательной, не достал укрепленного гнезда пулемета. Стали советоваться «как быть?..» Я предложил: «Надо бить прямой наводкой. С противоположной стороны улицы». «Как будешь бить прямой наводкой, если пулеметчик находится на пятом этаже?» – мои товарищи смотрят на меня с удивлением. Рассуждаю весьма просто: когда стреляем снизу и наискосок, снаряд отскакивает, не доходя до дота, где укрылся немецкий пулуметчик, так что надо стрелять в упор, в лоб, и только тогда мы его уничтожим. «Значит, надо его бить с пятого этажа», – говорю я. Мои товарищи ходят вокруг пушки, ломая голову в поисках решения. «Как орудие на пятый этаж поднимешь? Оно-то тяжелое, большое. Не получится…» пришли они к выводу. Верно говорят, всю пушку никак не поднять, поэтому я предлагаю: «Нужно разобрать орудие на части. Только ствол и станину оставим неразобранными. Там соберем и выстрелим». Потом, придя к общему согласию, разобрали орудие по частям и подняли на плечах на пятый этаж дома, находящегося напротив дома с пулеметчиком. Там орудие вновь собрали и всего лишь одним выстрелом, ширина улицы известна, уничтожили тот дот. Этим случаем наше участие в освобождении Праги было завершено. Пока мы вновь разобрали и вновь собрали свою пушку, пехота в это время ушла далеко вперед, и мы не могли догнать своих. Большая часть города была освобождена танкистами. Свою батарею мы нашли с большим трудом только ночью. В ту ночь спали где и как придется. Утром на рассвете нас закинули к городу Градец выследить перемещение немцев. Прибыв туда, на одной из улиц мы подверглись атаке русских казаков в немецкой форме. Оказывается, это были власовцы. Как и мы, будучи бойцами конского корпуса генерала Доватора, пошли под Москвой в атаку на немецкие танки с одними саблями под пулеметный огонь, так и они смело поскакали на нас, как показывают в кино, с лихим свистом, с шашками наголо. Мы расстреляли их в упор. Стало известно, что это были остатки царской армии генерала Шкуро. Не знаю, было ли это правдой. Мои однополчане-солдаты отозвались так: «Это ярые враги советской власти и коммунистов». Я впервые тогда услышал об этом белом генерале. Получилось так, что самую последнюю схватку на войне я завершил схваткой со своими людьми». Как только мы взяли Градец, немцы стали массово сдаваться. Так лично для меня закончилась война.
Таким образом, этот великий день Победы я, один из якутских воинов, встретил с событиями, вызвавшими и чувство ликования, и чувство печали. Чем больше времени проходит с той поры, тем более память о том осуохае, который мы станцевали на земле Чехословакии, становится глубже и дороже, значимее ее ценность. В тот круг осуохая, который завел я, молодой якут, вошли все, и они представляли самые разные народы. В том числе и хозяин хутора словак Мирош Гашек. Как же мы были едины и сплочены!

Перевод Любови Борисовой-Захаровой